Итоги ХХ века для России (взгляд русского националиста). Часть первая. Россия и Запад: общее в прошлом и настоящем

Севастьянов А.Н.
Главный редактор "Национальной газеты"

1.

Вопрос, который в скрытом виде содержится в заглавии, вызывает у дискутантов, как правило, одну общую констатацию и два принципиально различных прогноза: оптимистический и пессимистический.

Общая констатация состоит в том, что Россия в течение 80 лет (1917-1993 гг.) прошла через два неслыханных потрясения или даже две катастрофы, которые оба раза кончались метафизической (но также вполне физической) смертью сложившегося строя. То есть - собственно России в присущем ей на тот момент историческом обличье Российской Империи или СССР.

Прогноз оптимистический выглядит примерно так: Россия прошла руслом необыкновенных испытаний и, как младенец, закаленный в адской реке Стикс, вышла из этого русла к новой жизни - обновленная, многообещающая, полная неизведанных разбуженных сил. Она наконец-то ступила на торную дорогу человечества и направляется в сторону интенсивного развития и процветания. Таким образом, в результате страданий и жизненных крушений нескольких ушедших или уходящих поколений, приобретена возможность достойной жизни для поколений новых. "Мы дорогой ценой купили себе право сказать: мы не хуже других и достойны не худшей участи", - говорит оптимист.

Прогноз пессимистический звучит иначе. Россия, задействовав догоняющую модель развития, заплатила непомерную цену за то, чтобы в результате сравняться с так называемыми передовыми странами по своим перспективам. Но все дело в том, что эти перспективы носят отчетливо макабрический, даже апокалиптический характер. Конец ХХ века показал, что Россия действительно "догнала" Европу в плане общей для белых христианских народов судьбы и вместе со всеми ними встала на последнем рубеже, за которым возможно полное исчезновение североарийской цивилизации. Таким образом, пройдя через двоекратную эпизодическую гибель, Россия "выстрадала", "заслужила" себе лишь право... погибнуть окончательно и даже, быть может, в первоочередном, экспериментальном, так сказать, порядке.

Прежде, чем дать оценку этим прогнозам, необходимо постулировать принципы, на которых строится моя историософия. Договоримся с читателями о терминах, чтобы избежать недоразумений.

2.

Первое, о чем я обязан предварительно сказать: в методологии я придерживаюсь подходов диалектического и исторического материализма. На мой взгляд, это тот "ребенок", которого сегодня некоторые ретивые мыслители пытаются - совершенно несправедливо - выплеснуть из методологического "корыта" вместе с "водой" научного коммунизма. (О последнем не жалею.) Я не представляю себе способа мышления и доказательств вне правил диалектики и не знаю в человеческой макроистории ничего, не объяснимого с позиций материализма. Историософы, подобно Бердяеву, трактующие земную историю как отражение истории небесной, находятся вне той традиции, к которой я отношусь. Судьба народов, на мой взгляд, не существует как нечто "должное" и не может тестироваться на соответствие этому трансцедентному "должному". Таким образом, рассматривать некие итоги российского развития, трактуемые провиденциалистски, не представляется для меня возможным.

Второе вытекает из первого. Главный вопрос историософии - о субъекте истории - я решаю для себя в традиции истмата. Историю творят не боги, а люди. Именно количеством и качеством людей (во всех стратах общества) определяется ход событий, в том числе мировых. Поэтому ни концепция божественного провидения, которую я отвергаю целиком, ни концепция истории как реализованного заговора (глобального или локального, или цепочки заговоров), которую я принимаю с такими ограничениями, которые ее почти уничтожают, не обладают в моих глазах обаянием Истины. Первая концепция в принципе неверифицируема и потому просто не достойна серьезного обсуждения. Вторая, независимо от воли ее адептов, возвращает нас к тезису об определяющей роли людских контингентов, их количественных и качественных характеристик, включая сюда как группы заговорщиков (закулисных руководителей, манипуляторов), так и группы физических деятелей (вольных или невольных исполнителей, манипулируемых). Многие факторы - количественная или качественная дефективность указанных контингентов; возникающие среди них сложные, взаимопроникающие субъектно-объектные отношения; столкновение групповых интересов, выражающееся в конкуренции закулисных проектов, и т.п. - переводят теорию заговора в разряд идеологем, лежащих в широком русле пробабилизма. Эта теория интересна, она оперирует богатой фактурой и способна увлечь, но не позволяет вскрыть действительные исторические закономерности и оставляет больше вопросов, чем ответов.

Таким образом, я полагаю, что история народов есть результат не чьей-то осмысленной воли (земной или небесной), а определенных общественно-исторических закономерностей, как познанных, так и непознанных, которые проявляются как сумма деятельности людских единиц и масс.

Третье Сегодня в моде так называемый геополитический и так называемый цивилизационный подходы к политической истории, прошлой и современной. В нашей стране они пришли на смену классовому подходу, так долго превалировавшему в научном сообществе. Не отвергая классовый подход, я, однако, избрал для себя иной угол зрения и смотрю на политику и историю с позиций этнополитики, считая их более актуальными в наших условиях и наиболее первичными из всех. Я исхожу из того, что любой человек рождается и проживает жизнь в двух основных координатах: социальной и национальной. Эти координаты находятся между собой в сложных диалектических отношениях, отрицая одна другую и полностью укладываясь в концепцию единства и борьбы противоположностей. Тем не менее, на мой взгляд, именно они - вместе и порознь - лежат в основе развития социальной жизни человечества. В частности, внимательный взгляд всегда легко разглядит за силуэтом геополитических стратегий - этнополитические интересы, убедившись тем самым в их первичности. Ведь горы не воюют друг с другом, и океаны не предъявляют друг другу претензий. Воюют и предъявляют претензии - люди, организованные изначальной природой в этносы и расы, а вторичной, социальной природой - в классы. То же и с цивилизационной моделью историософии: при ближайшем рассмотрении она оказывается производной от этнического или расового доминантного психотипа.

Четвертое. Должен обратить внимание читателя на то, что слово "Россия", которое с такой легкостью употребляют со всех трибун, не имеет общепризнанного содержания. Даже географического, ибо очень немного найдется людей, считающих нынешние границы нашей страны справедливыми, разумными и нерушимыми. Про исторический аспект понятия "Россия" и говорить не приходится: известно, что у разных народов, населяющих Россию, совершенно разные взгляды даже на хронологию российской истории. Нет, разумеется, единства и в вопросе о метафизическом значении России - полигон представлений на этот счет поистине безразмерен: от домена Богородицы до мировой лаборатории социально-политических экспериментов, "территории войны ислама с шайтаном" или попросту кладовой полезных ископаемых.

Поэтому необходимо пояснить: для меня Россия есть синоним русского народа в его, так сказать, государственно-историческом измерении. Только в таком качестве она представляет для меня некую ценность. Я внутренне готов обсуждать российскую проблематику (в том числе географическую и хронологическую) только исходя из такого постулата. Россия сама по себе, без указанного конкретного наполнения, для меня - фантом, пустой звук, бессодержательный термин. Судьба России, таким образом, для меня синонимична судьбе русского народа. Я сознаю субъективность этого подхода, но надеюсь встретить в большинстве читателей солидарность с ним и таким образом его объективизировать.

Вполне, к сожалению, легко вообразить, что история некоей территории под именем "Россия" с неким ее населением может длиться и после того, как (допустим) русский народ сойдет с исторической сцены, или растворится в пресловутом "населении", или займет в целом положение бесправного аборигена. Но подобная гипотетическая судьба "России" полностью внеположна моему сознанию, не может для меня представлять предмет обсуждения. Она вообще не стоит каких бы то ни было моих усилий.

Итак, произнося или пишучи: "Россия", я под этим словом имею в виду именно мой русский народ, к которому принадлежу по общей крови и истории. Поэтому смысл заглавия настоящей статьи следует ради точности перевести так: итоги ХХ века для России как политической ипостаси русского народа. Такой подход поможет определиться и в отношении общей констатации, и в отношении прогнозов на будущее, с которых я начал.

3.

Изложенные выше постулаты однозначно ориентируют нас исключительно на социолого-демографический подход к заявленной теме. Итак, взглянем на ретроспективу и перспективу России с этой точки зрения.

Скажу сразу, что историю России нельзя рассматривать в отрыве от истории других стран и общих исторических закономерностей. Уникальная в деталях, она, однако, вполне может быть уложена в русло этих закономерностей.

Главная из них - закономерность раскрестьянивания как условия вхождения страны в индустриальное общество и капиталистический строй. Ряд других закономерностей, выражающихся в социальных и демографических (в том числе, что особенно важно, этнодемографических) процессах, о которых речь пойдет ниже, являются производными от вышеназванной главной.

Через раскрестьянивание в той или иной форме и в те или иные сроки прошли все страны, относящиеся к числу так называемых "развитых". Сегодня через него проходит ряд других стран, находившихся, если можно так сказать, в положении ближней периферии "прогресса" (например, Чечня, Камбоджа, Чили). На пороге форсированного раскрестьянивания стоят Китай, Индия, Вьетнам, Северная Корея, Турция, некоторые другие страны Латинской Америки, Азии и Африки.

Что же это за исторический процесс: "раскрестьянивание"? Каковы его предпосылки и последствия?

Раскрестьянивание - есть процесс сокращения сельского населения на окультуренной территории независимо от причин.

Оно бывает двух типов: либо внеэкономическое (например: война, чума), либо экономическое, сопровождающее и обуславливающее становление капитализма. Иногда эти типы взаимно дополняют друг друга. Раскрестьянивание первого типа существовало всегда, независимо от общественного строя. Пример - полное уничтожение, сведение под корень семерых древних сельскохозяйственных народов в ходе завоевания евреями "обетованной земли". Но нас больше интересует здесь раскрестьянивание второго типа, которое, собственно, и будем называть этим термином. Заметим только, что раскрестьянивание внеэкономическое вплоть до ХХ века имело характер обратимый, а раскрестьянивание экономическое, напротив, доныне всегда было необратимым.

Предпосылкой раскрестьянивания второго типа является избыток живой силы в деревне, возникающий в любом традиционном обществе на определенном этапе эволюции. Но чем определяется сам фактор избыточности? Почему значительная часть населения деревень вдруг становится "лишней" и вынуждена бывает покидать обжитые места и землю - вековой источник существования, скитаться в поисках пищи и работы? Нетрудно увидеть, что это обусловлено уровнем развития производительных сил и характером производственных отношений. Если в средние века один европейский крестьянин мог прокормить от силы десять-двадцать человек, то сегодня он в состоянии прокормить свыше восьмидесяти: вот уже объективная возможность для сокращения сельского населения как минимум в четыре раза, как максимум - в восемь и более. (Между прочим, в России с 1913 по 1989 гг. произошло сокращение крестьянского класса именно в семь с лишним раз.) Сегодня в США на постоянной основе сельским трудом занимается всего 3% населения, в ФРГ (до воссоединения с ГДР) - 5%. В России, где производительность труда существенно ниже, - около 12%.

Развитие капиталистических отношений в деревне, идущее об руку с эволюцией производительных сил, приводит к новым земельным отношениям и к тому, что ставшие, порой внезапно, избыточными человеческие ресурсы вытесняются, а то даже и выбрасываются из деревни, в то время как город далеко не всегда готов их принять. В результате в стране, где идет раскрестьянивание второго типа, зачастую накапливается множество людей, не нужных ни городу, ни деревне, - взрывоопасный контингент, доставляющий властям огромную головную боль. Нищие, голодные и никому не нужные массы париев представляют собой базу для социальных потрясений, революций, но также и идеальное сырье для войн, в том числе колониальных, а также рынок самой дешевой рабочей силы, стимулирующий индустриализацию и развитие капитализма в городе. Именно в них, в этих нищих и полунищих человеческих массах, - главный залог возможного величия и богатства державы, но также и опасность ее крушения, разорения. (Пресловутый "империализм" - следствие именно экономического капиталистического раскрестьянивания. Это действительно "последняя стадия", но не загнивающего капитализма, а - национального расцвета; счастливая трансформация раскрестьянивания народа.) Все зависит от того, сумеет ли власть взять под контроль колоссальную социальную энергию, высвобождающуюся при раскрестьянивании, - и куда именно ее направит. Поэтому экономическое раскрестьянивание так часто сопровождается внеэкономическим, можно сказать, выражается в нем физически, как содержание в форме, - в виде войн и полицейских репрессий (свежие примеры - Чечня, Камбоджа, Афганистан, Таджикистан и др.).

Оптимальный пример представляет собой история Англии. Здесь раскрестьянивание, во-первых, происходило не вдруг, а с большой рассрочкой - в течение шести столетий, начавшись с "огораживания" в XIII веке. К 1900 году 70% населения уже жило в городах. А во-вторых, его энергия была не только истрачена на гражданские войны (война Алой и Белой роз, покорение Шотландии и Уэльса, буржуазная революция и война Кромвеля против Карла I), но и канализирована идеальным образом на создание самого мощного в мире флота и завоевание колоний - Ирландии (ХII-ХVII вв.), Франции (XIV-XV вв.), Америки, Ост-Индии, Вест-Индии, Австралии, Новой Зеландии и т.д. вплоть до Фолклендских островов и Танганьики. Именно благодаря непрерывному раскрестьяниванию Англия стала "владычицей морей". Парадокс, однако, заключается в том, что крупнейшие английские колонии обрели со временем суверенитет, а их англо-саксонское население, презрев свои корни, обрело новую национальную идентичность и уже не именует себя англичанами и не соотносит себя с материнской нацией, а свою судьбу - с судьбой Англии. Таким образом, английская нация, несмотря на факт рассеяния, не перешла к диаспоральной форме существования. Мощный выброс человеческого материала, которым Англия поразила мир в XVII-XIX вв., в итоге не усилил, а сокрушительно ослабил нацию. Сегодня, размножившись и рассредоточившись, на внешний взгляд, по всему миру, но в действительности сократившись и сосредоточившись в своей материнской стране - Англии, англичане испытывают обратный процесс: их самих колонизируют миллионы неангличан - жители бывших колоний, да и не только. Прошлое в данном случае выглядит утешительно, но будущее страшит.

Пессимальный пример мы наблюдаем в Германии. Здесь буржуазные отношения бурно развивались в течение XV-XVI веков, раскрестьянивание носило взрывной характер и произошло весьма радикально в ходе вначале - Великой Крестьянской, а затем - жесточайшей Тридцатилетней войны, когда было выбито вообще 85% немецких мужчин. Процесс оказался замкнут в границах самой Германии, важнейшей причиной чего было поражение Тевтонского ордена под Грюнвальдом (1410), резко ограничившее бурную дотоле колонизаторскую экспансию немцев. За то, что "взрыв" оказался направлен полностью внутрь, а не вовне страны, немецкая нация расплатилась двумя с половиной столетиями глубокого экономического и политического упадка, застыв в феодальной раздробленности. (Счастливое исключение среди немецких земель - Пруссия, уложившая избыток своих крестьян не в гражданских, а в завоевательных и объединительных войнах Гогенцоллернов XVIII -XIX вв.).

Но, как уже говорилось, внеэкономическое раскрестьянивание являлось до нашего столетия обратимым. С 1870 г. население объединенной Германии стремительно росло и увеличилось к 1925 г. на целых 23 млн человек, составив 63 млн., из которых 70% к 1939 году переместилось в город. Немцы сумели не только восстановить популяцию, но и встать (в лице объединенной, имперской Германии) на пороге нового раскрестьянивания, через который они первоначально перешагнули в 1914 году, а окончательно - в 1939. Решимость немцев воевать была обусловлена по большей части именно тем, что мир к тому времени уже был в основном поделен, и невоенным образом получить новые земли для оттока миллионов людей, раскрестьяненных в ходе капитализации страны (Германия осуществила промышленный переворот к 1880-му году), стало невозможно. Гитлер смотрел в корень проблемы, когда еще в "Майн кампф" заявлял: "Нас, немцев, проживает по 150 человек на квадратный километр: разве это справедливо?" Однако другие народы Европы не сошлись с вождем немецкого народа (и с самим народом) во взглядах на справедливость, в результате чего немецкая нация потеряла за 1939-1945 гг. примерно 15% своей численности (кое-кто еще уехал в Южную Америку), и проблема "лишних людей" утратила в Германии актуальность. Настолько, что возникла проблема, обратная по значению: миллионы гастарбайтеров... Жуткое прошлое, страшное будущее.

Франция отставала в развитии капитализма и от Англии, и от Германии, долго оставаясь феодальной в целом страной. Объективные процессы затронули, разумеется, и ее, что выразилось в колониальной политике французской короны (Карибские острова, Канада и др.) и длительных, кровопролитных войнах Людовика XIV, пытавшегося перекроить карту Европы. Однако французский абсолютизм недаром был символом крепости феодальных отношений и дворянства как класса. Именно косностью французского феодализма и объясняется тот факт, что раскрестьянивание Франции всерьез началось лишь с буржуазно-демократической революции 1789 года. Носившее, как и в Германии, взрывной характер, оно лишь поначалу оказалось обращено вовнутрь страны (что привело, в частности, к физическому уничтожению целой крестьянской области - Вандеи), но затем, через этап оборонительных войн, преобразовалось в войны завоевательные, наполеоновские. Результат раскрестьянивания страны посредством этих войн был настолько радикален, что в битве под Ватерлоо Бонапарт был вынужден выставить на поле сражения 15-летних мальчишек: французское крестьянство было полностью выбито, обескровлено и не могло более поставлять пушечное мясо.

От такого чрезмерного кровопускания нация уже никогда не оправилась. Франция в течение целого столетия пыталась восстановить прежний человеческий потенциал (часть этого потенциала была израсходована на приобретение колоний в Африке и грандиозную перестройку Парижа, сравнимую только с советскими "стройками века"). Если, несмотря на наполеоновские войны, французам все же удалось за 1801-1851 гг. увеличить свою численность на 8,3 млн человек, то в дальнейшем, по мере оттока сельского населения в город, наблюдается неуклонное снижение рождаемости. Этим, в частности, объясняется поражение Франции во Франко-прусской войне. Уже в 1900 г. в стране был отмечен прирост населения минус 26 тыс. человек; в 1911 г. - минус 33 тыс. А если сравнить 1870 год (37,5 млн) и 1926 (38 млн), то мы увидим, что Франция, в отличие от Германии, почти не увеличила за этот период свое национальное (без иммигрантов) население.

Окончательное раскрестьянивание страны произошло в ходе Первой мировой войны. Французам ценой невероятных человеческих жертв (с помощью Англии, США и России) удалось взять реванш у немцев, но это был их последний в истории рывок. Убитыми и без вести пропавшими они потеряли 1.354 тыс. человек (не считая офицеров); искалеченными и тяжелораненными - 1.490 тыс.; превышение смертности из-за голода и эпидемий над рождаемостью в эти же годы составило 1.500 тыс. Это был конец. Уже в самом скором времени - в 1940 году у французов не оказалось никаких сил для сопротивления вермахту, что легко и непринужденно привело к немецкой оккупации в итоге "странной войны", длившейся всего с 10 мая по 24 июня. Переживя, таким образом, за какие-то полтораста лет целый каскад опустошительных войн, французская нация раскрестьянилась, истощила свои детородные силы и встала у края пропасти.

С колониями пришлось расстаться - некому стало их удерживать. А там с неизбежностью последовал, как и в случае с Англией, процесс "обратной колонизации". И в послевоенные годы многие наблюдатели отмечают стремительное расовое вырождение и депопуляцию французов. Сегодня в Париже я сам наблюдал почти полностью негритянские и мусусльманские районы. Во время недавней выборной кампании в Алжире свыше 600.000 арабов встали по всей Франции в очереди к избирательным урнам; арабы, имеющие французское, а не алжирское гражданство (а таких в стране еще больше), в этих очередях, естественно, не отмечались.

Еще в 1928 году бывший премьер-министр Франции Эдурад Эррио писал в предисловии к книге Ш.Ламбера "Франция и иностранцы": "Присутствие на нашей земле трех миллионов нефранцузов... ставит проблему, от решения которой в большой мере зависит смерть или жизнь". С тех пор проблема, о которой говорил Эррио, решилась. Треть всех пришлых трудящихся Европы работает именно во Франции, а если сосчитать их по самым крупным странам-работодателям, то - половина.

Прошлое французов и прекрасно, и ужасно, но будущего у них просто нет.

4.

Все познается в сравнении. Рядом с перечисленными странами Россия, пережившая свои ужасные катастрофы ХХ века, вовсе не выглядит печальным исключением, выродком в семье приличных народов. Она в целом позже многих других вступила на путь капитализации деревни (после Великой Реформы 1861 года), но пошла по нему быстрыми шагами. Города и веси пореформенной России стали наполняться людьми, ничего не имеющими и никому не нужными, "босяками"; труд и самая жизнь человека стремительно девальвировали; по сельскохозяйственным районам прокатился голод; тюрьмы и каторга переполнились; страна стремительно полетела к революции. Ситуация усугублялась небывалым ростом рождаемости: с 1890 по 1913 гг. население России увеличилось со 100 до 150 млн человек. Это неудивительно, поскольку начальный этап раскрестьянивания всегда дает всплеск рождаемости, обусловленный сохранением традиций многодетности при улучшении медицинского обслуживания в семьях, переселившихся в город. (Тенденция сохранялась и в первые десятилетия Советской власти: в 1929 году СССР обгонял по темпам прироста населения Францию - в 22 раза, Англию - в 5,5, Германию - в 3,6.) Английский экономист Дж.Кейнс в книге "Экономические последствия Версальского мира" (1920) прозорливо заметил в связи с этим: "Необыкновенно стремительный рост населения России представляется одним из наиболее существенных факторов последних лет... Могущество избыточной плодовитости могло сыграть большую роль в разрушении устоев общества, чем сила идей или ошибки самодержавия".

Реформы Столыпина ускорили классовое расслоение деревни, еще подхлестнули процесс раскрестьянивания. Программа заселения Сибири крестьянами из центральных губерний трагически запоздала и не соответствовала масштабу и скорости данного процесса. Попытки царизма придать раскрестьяниванию государственный смысл и утилизировать избыточное деревенское население в Туркестанских, Балканских, Японской и Германской войнах были внутренне отвергнуты народом, ничего для себя не ждавшим и не получавшим ни в Туркестане, ни на Балканах, ни в Японии, ни в Германии (в отличие, скажем, от англичан в Индии, Америке, Австралии или Южной Африке или от тех же русских, но - в Сибири). Власть оказалась неспособна и бессильна взять под контроль, обуздать естественно-историческое движение, охватившее 150-миллионный народ, на 86% состоявший из крестьянства, придать этому движению позитивное, созидательное направление и, таким образом, - оправдать его. Поэтому объективное противоречие с принципами христианского гуманизма, которое вообще свойственно раскрестьяниванию как таковому, трансформировалось в российском обществе в критику не только капитализма, но и царизма. Народ не хотел, боялся первого и жестоко разочаровался во втором.

"Социалистическая" революция и гражданская война по своему социально-историческому содержанию явились, в общем и целом, феодальной реакцией именно на стремительное капиталистическое преобразование деревни, в первую очередь на форсированное раскрестьянивание, протекавшее в дегуманизированных и неконструктивных формах. А в частности - это была контрреволюция, вполне конкретно направленная против буржуазно-демократической Февральской революции и аннулировавшая результаты последней.

Обратим внимание на парадокс: движущей силой этой антибуржуазной феодальной реакции (она же Великая Октябрьская социалистическая революция) явились вовсе не верхние классы феодального общества, как можно было бы ожидать, - дворянство, чиновничество, интеллигенция, а именно нижний класс: крестьянство (напомню, что в Красной Армии в 1917-1921 гг. служило в общей сложности 5 млн. крестьян, не говоря о партизанах)1.(1) Дворянство же и вообще элита русского общества, напротив, оказались движущей силой буржуазно-демократической революции и затем белого движения, лозунгами которого были вовсе не консервативные, монархические, а "прогрессивные", типично буржуазные требования: Конституция и Учредительное собрание. С этими лозунгами шли на красных и Колчак, и Деникин, и Врангель.

Русская элита потерпела сокрушительное поражение и была практически полностью уничтожена и заменена новой элитой либо инородческого (главным образом, еврейского) происхождения, либо т.н. выдвиженцами из числа поверхностно образованных представителей трудящихся масс. В стране под видом "социализма" установился феодально-бюрократический режим, который следует точнее называть, с учетом его специфической сущности, госпартфеодализмом или социал-феодализмом. Этот режим вполне соответствовал социально-исторической базе нового строя.

Миллионы русских жизней, принесенных на алтарь Первой мировой войны и революции, не обратили вспять историю. Остановив (по внешней видимости) капиталистическое развитие России, большевики, однако, не остановили процесс раскрестьянивания. Дело в том, что, хотя советская власть добилась прекращения социального расслоения деревни, прекратить объективные исторические процессы развития производительных сил она не могла, даже если бы хотела. Возврата к доиндустриальному обществу для России, осуществившей промышленный переворот к 1890-му году и вступившей в соревнование с ведущими европейскими странами, уже не было. Следовательно, сохранить деревню, как это удалось колониальным странам, где развитие промышленности и урбанизация искусственно затормаживалось, было невозможно. Сталин, со временем осознавший угрозы форсированного, набравшего опасную инерцию и необратимого раскрестьянивания, пытался притормозить этот процесс и законсервировать деревню, предпринимал для этого определенные меры (в частности, отнял паспорта у крестьян), но с его смертью все тормоза сломались.

Раскрестьянивание России носило многообразные, в том числе небывалые формы: это индустриализация, "великие стройки социализма", освоение Крайнего Севера, Дальнего Востока, Сибири, оккупация Восточной Европы, европеизация национальных окраин (Туркестана, Казахстана, Кавказа и Закавказья), но это также и разрушение старой России с ее традициями и культурой, это раскулачивание, репрессии и каторга ГУЛАГа, гекатомбы жертв. Многие миллионы крестьянских жизней были отданы за Великую Победу. Огромную роль в оттоке людей из деревни сыграла стремительная урбанизация, сопровождавшая рост научного и культурного потенциала страны. Вообще, становление нового строя, нового государства мобилизовало несметное количество крестьянских судеб; достаточно ознакомиться с биографиями советских военачальников, партийных и советских работников, ученых - крестьянских детей - чтобы в этом убедиться. Многие миллионы крестьян прошли через профтехучилища, школы рабочей молодежи, рабфаки и вузы, чтобы пополнить ряды рабочего класса и интеллигенции.

В итоге, если в начале века занятое население России состояло на 86% из крестьян, на 2,7% из интеллигенции и на 9% из рабочих, то к 1990-м гг. удельный вес рабочих в РСФСР возрос почти в 7 раз, интеллигенции - более чем в 10 раз, а крестьянства, как уже говорилось, упал в 7 с лишним раз. Надо признать, что коммунистам блистательно удалась задача, с которой не справился царизм: энергия раскрестьянивания была взята под государственный контроль и израсходована, по большому счету, на полезные, важные, грандиозные цели. И это все за какие-то семьдесят лет - небывалый в истории случай, отличающий нас в лучшую сторону от других народов. Однако при этом, к сожалению, крестьянство России (в отличие от европейского) лишилось не только своего количества, но и качества. Цвет крестьянства был ликвидирован в составе всей русской элиты вообще - в силу, во-первых, еврейского господства в годы самого крутого перелома и, во-вторых, "социалистической" сущности всего проекта.

(Нельзя попутно не выразить восхищения перед мужеством и жизнестойкостью русского народа. Пройти такой путь в такие сроки, столкнуться со столькими сильнейшими врагами, столько претерпеть - и не потерять ни воли к жизни, ни природной непритязательности, ни надежды на лучшее будущее...)

Итак, можно сожалеть о том, что Россия - не Англия, но при этом радоваться, что она - не Германия, и т.д. Можно спорить о том, какой способ раскрестьянивания лучше, созидательнее, или наоборот, хуже, разрушительнее - капиталистический или "социалистический". Однако по своим необратимым негативным последствиям они, к сожалению, одинаковы. Когда энергия социального взрыва, вызванного раскрестьяниванием, сходит на нет вместе с крестьянским населением страны, наступает упадок, депрессия, грозящая в перспективе истощением и полной национальной гибелью2.(2)

5.

Выше говорилось, что некоторые отдельные страны (например, Германия) успели не один раз накопить и растратить ресурс деревенских жителей. Им дано было как минимум дважды за свою историю употребить колоссальную энергию экономического раскрестьянивания. Но для тех стран, которым это все пришлось проходить в ХХ веке или только предстоит пройти, условия игры оказались уже другими. Им возможности, предоставляемые раскрестьяниванием, даны лишь однажды.

Почему последствия экономического раскрестьянивания стали необратимыми сегодня?

Во-первых, потому что невозможно вообразить себе условия, кроме планетарной катастрофы, которые могли бы отвратить и оторвать урбанизированное население от городской цивилизации и вернуть его в лоно сельской жизни и натурального хозяйства. Единичные исключения лишь подтверждают это правило. Как загнать обратно в деревню 40% населения, занятого умственным трудом (именно таков его процент в США)? Или хотя бы 27% (в России; цифра примерная, точных данных за последние годы нет)? Как промышленных рабочих завербовать для сельского труда? А ведь их - более 50% населения развитых стран... Это очень трудно.

Во-вторых, потому что в деревне попросту нет больше рабочих мест. Нет никакого экономического смысла восстанавливать деревенский контингент на уровне, скажем, конца XIX века. Научно-технический прогресс наших дней в области сельского хозяйства ("зеленая революция") точно так же обесценил труд крестьян, работающих по старинке, как ткацкий станок - кустарный труд ткачей в XVII веке. Такой крестьянин уже не сможет производить товарный продукт, конкурируя с современной птицефабрикой или свинофермой, молокозаводом и т.д. Зачем занимать сто человек на работе, с которой справляются пятеро? Конечно, ряд высокоразвитых государств (Япония, США и некоторые другие) тратят огромные средства на поддержание занятости в своем сельском хозяйстве. Но это могут позволить себе только "передовики капиталистического производства", прошедшие на более раннем этапе безжалостную рационализацию этого самого производства, обогнавшие за счет этого других и тратящие теперь на социальную политику деньги, полученные от эксплуатации более слабых, менее развитых стран. Если ход прогресса превратил, допустим, 86% населения (селян) - в 12% или 3%, если спрос на деревенский труд упал до такой степени, то как развернуть этот процесс, эти результаты вспять? Отказаться от достижений науки? Это непросто.

В-третьих, потому что капиталистическое хозяйство, как видно, вообще не нуждается в большом количестве крестьян, вполне удовлетворяясь наличием сезонных сельхозрабочих. По сути дела, крестьянство из класса превращается в постиндустриальном обществе в социальную диаспору, повторяя в строго обратном порядке путь пролетариата и интеллигенции, превратившихся из социальной диаспоры в класс. Социальные пропорции современных развитых стран, где крестьянство занимает скромные 3-5%, пролетариат 50-60%, а интеллигенция 35-40%, красноречиво об этом говорят. Одна из причин этого в том, что тяжелый и малооплачиваемый физический труд, который только и делает рентабельным производство многих сельскохозяйственных культур (например, риса, чая, табака и мн.др.) вообще становится недоступен развитым странам. Недаром они все усилия прилагают к тому, чтобы закрепить за менее развитыми странами роль своего аграрного придатка, поставщика подобных продуктов.

В-четвертых, рождаемость во всех без исключения странах, прошедших раскрестьянивание, такова, что не оставляет надежд на стабильное пополнение какого-либо класса вообще (ниже об этом будет сказано подробнее).

Словом, избавиться от крестьянства как класса нелегко, а восстановить его - и вовсе едва ли возможно. Пока, во всяком случае, таких примеров не было.

Данное обстоятельство влечет за собой весьма серьезные этнодемографические последствия.

6.

Одна из самых больших ошибок современных историографов и политологов (а в отраженном виде эта ошибка присутствует и в декларациях действующих политиков) состоит в том, что исторические закономерности в развитии человечества и отдельных стран, отслеживаемые во всем обозримом прошлом, они экстраполируют на наше время. "Так было - так будет", - рассуждают историки и политологи, в том числе самые видные. Не буду называть имен, дело не в именах - а в том, что здесь налицо весьма и весьма недиалектический подход. Те, кто по традиции пытаются применить к нашему времени исторические аналогии, совершают роковую ошибку. Они не видят, что в ХХ веке сломался и перестал работать Главный Закон Жизни, действовавший на Земле с тех пор, как на ней живут люди.

Этот Главный Закон Жизни очень прост и выражается в трех словах: "Бабы. Еще. Нарожают".

"Бабы еще нарожают". Так говорили и сто, и тысячу, и миллион лет назад - и это было правдой. Но сегодня так сказать нельзя. И даже прямо наоборот, ясно и понятно: "Уже не нарожают".

И это в корне меняет все дело.

Изменение Главного Закона Жизни, произошедшее за исторически ничтожный срок и еще не осознанное в должной мере ни учеными, ни жителями Земли, заставляет по-новому смотреть на прошлое и будущее человечества, ставить новые вопросы, искать непривычные решения в политике.

7.

Всех ли коснулось это изменение? Нет. Пока что оно коснулось только тех народов, которые прошли через экономическое раскрестьянивание. Приходится думать, что именно этот фактор, а не какой-то другой, вызвал демографическую катастрофу "передовых" наций. Остальные народы пока исправно продолжают рожать детей под разговоры белых людей о перенаселенности Земли.

В этом состоит парадокс и ирония новейшей истории. Белые американцы и европейцы со времен Мальтуса и Маргарет Зангер прилагают гигантские усилия, чтобы установить в своих странах и на земном шаре в целом выгодные для них социальные и расовые пропорции населения. Но добились пока прямо противоположных результатов. Все кампании по ограничению рождаемости, направленные против преимущественного размножения вначале пауперов, а затем афро-азиатов и латиноамериканцев, все ухищрения медицины, изобретенные с этой целью, привели пока лишь к сокращению удельного веса белой расы в мире. И, хотя современные средства контрацепции произвели неслыханную анти-витальную революцию, но пользуются ее плодами не все, а в основном "развитые" (читай: "раскрестьяненные") нации. Что повлекло за собой еще одну поистине глобальную революцию в жизни человеческих рас и народов.

Хотя различные ученые, как правило, выдвигают на первый план совсем другие объяснения депопуляции белых арийских народов, от "уровня материального благосостояния" до "религиозных традиций", но они не убеждают. Я последовательно разочаровался во всех этих объяснениях.

Самое неумное и лицемерное из них, разумеется, это объяснение демографического упадка снижением материального благосостояния. По такой логике наивысшая рождаемость должна быть в странах с наивысшим благосостоянием граждан (например, в Швеции, Норвегии и пр.) - и наоборот, нижайший уровень рождаемости должен быть в странах с нижайшим уровнем благ на душу населения (например, в Китае, Индии и пр.). На деле же, как известно, все обстоит как раз наоборот. Во всей благополучной Европе (если взять среднюю цифру по Германии, Австрии, Бельгии, Дании, Испании, Финляндии, Франции, Греции, Ирландии, Италии, Люксембургу, Нидерландам, Португалии, Великобритании) еще в 1950-1960-е годы было 26 детей на 10 семей, а к 2000 году стало всего 14. Правда, резкое снижение рождаемости в результате "шоковой терапии" и массового обнищания в России - это медицинский факт, позволяющий признать исключительность нашего положения. Но такова, видимо, особенность исторического момента. А в целом зависимость между общественным богатством и рождаемостью во всем мире - не прямая, а обратная.

Не лучше и религиозно-бытовая концепция демографического упадка. Помню, как я ужаснулся, узнав, что в России на одну семью приходится 1,65 ребенка - почти в два раза меньше, чем нужно для простого воспроизводства нации. "Вот издержки атеистического воспитания! - подумал я. - Бога забыли, заповеди нарушают сплошь и рядом, погрязли в эгоизме, не боятся кары за детоубийство". Конечно, казалось мне тогда, насильственно обезбоженная большевиками Россия стоит в христианском мире на особом положении. Недаром у нас приходится два аборта на одного новорожденного, что ярко свидетельствует о полном отсутствии религиозного сознания вообще, об отсутствии каких бы то ни было представлений насчет религиозной сущности зачатия и деторождения. Однако, когда мне сообщили, сколько полек-католичек (а в Польше 95% населения относит себя к верующим христианам) приезжает ежегодно в Германию, Чехию, Прибалтику, Белоруссию и Калининградскую область с целью "прооперироваться", я усомнился в такой трактовке. А потом я узнал, что в католической Испании цифра рождаемости еще меньше, чем у нас: 1,28 ребенка на семью. А в католичнейшей Италии, где проживает "наместник Бога на Земле", сам папа римский, признанный во всем мире борец с абортами и вообще контрацепцией, - аж 1,24 ребенка на семью!

Я навсегда был просто шокирован этими цифрами.

"Наверное, все дело в расе, - решил я тогда. - В культурно-цивилизационных особенностях и установках, в менталитете белых европейцев-христиан. Европейцы слишком продвинулись в прогрессе, в удовлетворении всех и всяческих потребностей, разбаловались, утопли в комфорте, а азиаты, африканцы - неизбалованный и не погрязший в пошлом себялюбии и сибаритстве народ". Однако затем я с удивлением узнал, что в синтоистско-буддийской Японии, а также Сингапуре и Гонконге дела обстоят не лучше. Число детей у японок, сингапурок и гонконгок (гонконжиц?) сокращается совершенно одинаково с немками или канадками. По меньшей мере 30% японок прибегают к искусственному прерыванию беременности - абортам. Значит, очевидно, дело не в религиозных и не в расовых различиях.

Разумеется, определенные религиозно-бытовые традиции имеют большое, даже огромное значение. Любому просвещенному и непредвзятому читателю ясно, что следование правилам Шариата или русского Домостроя укрепляет, совершенствует семью, а отвержение этих правил, следование правилам либеральной демократии - разрушает, уродует ее. Отношения мужа и жены, родителей и детей терпят непоправимый ущерб в якобы "просвещенных", а на деле - глубоко деградировавших, вырождающихся странах.

Мы знаем, к примеру, что любые, даже малые отклонения в области сексуальной жизни (инцест, изнасилование, мужеложество, скотоложество, прелюбодеяние и даже онанизм) веками карались у иудеев - и не как-нибудь, а смертной казнью - при том, что многоженство разрешалось. Таковы были именно религиозные установления этого народа. И вообще, вся культура еврейской семьи была направлена на увеличение потомства, на гармонизацию семейных и поколенческих отношений. Убежден, что именно благодаря этой, сугубо биологической, витальной в своей основе, строгости нравов евреи сохранились как нация в веках и даже в тысячелетиях. Но вот ведь какое дело: арабские страны, не прошедшие пока через экономическое раскрестьянивание, по-прежнему сохраняют и религиозные устои, и высокий уровень рождаемости. А соседствующий с ними индустриальный и урбанизированный Израиль - нет, хотя раввинат официально является одним из главных столпов общества и государства. Если не считать узкую прослойку иудейских ортодоксов (где встречаются семьи и с пятнадцатью детьми), рождаемость в Израиле вполне "среднеевропейская", а рост населения осуществляется за счет репатриации. Прочитав в еврейской прессе о том, что израильский парламент принял закон, дозволяющей гомосексуальной паре жить под одной фамилией, а также о раввинах, пользующихся услугами проституток, я понял, что евреи благополучно скатились в ту же яму, что и европейцы, японцы и гонконгцы. И, кстати, некоторые "раскрестьяненные" мусульманские народы (например, татары).

Итак, дело не в наличии или характере религии, как бы того ни хотелось приверженцам той или иной веры. Все религии стремятся регулировать семейные отношения, все они (кроме сатанизма) дают установки на деторождение, на утверждение жизни, а не наоборот. Но все они, какими бы ни были, действуют в обществе лишь до поры до времени. Пока это общество не раскрестьянено.

Те же соображения следует отнести и на счет политической линии, преобладающей в странах, испытывающих демографический упадок. Не либерализм западного или японско-гонконгского образца и не какой-либо другой политический строй ведут народы к указанному упадку. Политический строй есть, согласно моим изначальным постулатам, лишь результирующая той социально-демографической ситуации, которая складывается по объективным историческим причинам. Строй - как и религия: вторичен. Он следует за социо-демографией и определяется ею, а не наоборот. К примеру, капитализм объективно не может цвести в феодальной по структуре населения стране. (Мы в этом убедились на собственном примере.) И демо-либерализм никогда не возникнет в условиях рабовладения или феодализма: он органически может существовать только на базе буржуазных мегаполисов, пропагандирующих и даже навязывающих всем остальным свой modus vivendi как универсальную норму.

Было время, когда я винил в упадке рождаемости исключительно женщину, которая, эмансипировавшись и добившись права на аборт и контрацепцию, в условиях города "распоясалась" и быстро и радостно променяла трудную роль матери семейства и хранительницы домашнего очага на приятную свободу, увлекательные возможности карьеры, личной жизни, просто dolce far niente (сладкое безделье) и т.д. Как только появилась медицинская и правовая возможность жить сексуальной жизнью, не рожая, женщина тут же ею воспользовалась. Но, приглядевшись, я заметил, что к современному городскому мужчине тоже можно предъявить в этом плане немало претензий: лишь очень немногие находят мужество взвалить на себя груз полной ответственности за семью, за детей. Большинство трусливо уклоняется от бремени решений, от роли кормильца и добытчика, оставляя за это жене полное право главного выбора: рожать или нет. Оно, это большинство городских мужчин, предпочитает вести разгульную жизнь и потакать своим все более разнообразным желаниям вместо того, чтобы поставить на надлежащее место жену и самому встать с ней рядом, плечом к плечу.

В чем связь между деревенским образом жизни и рождаемостью? Отчасти, возможно, в том, что для крестьянина дети - будущие помощники в нелегком сельском труде; вырастая, они становятся не "лишними ртами", а работниками и добытчиками. Усиливают, укрепляют положение семьи. Замечено, что при переселении в город деревенская семья в первом поколении сохраняет установку на многодетность, и лишь во втором-третьем теряет ее. В городе ситуация противоположная: выросший ребенок уходит из дома, заводит свою семью, не наследует, как правило, профессию родителей и ничего не приносит в общесемейную родительскую копилку. Напротив, как показывает статистика, городские родители весьма долго продолжают "подкармливать" своих детей. И не столько в буквальном, сколько в переносном смысле. Если в деревне на первом месте в списке родительских забот традиционно стоит проблема еды и одежды, то в городах это еще и проблема образования, социального статуса детей и внуков, культурного досуга, медицинского и социального обслуживания, свободного времени и др. В небогатых странах острейшим образом стоит также проблема жилплощади. Словом - сплошные статьи расходов.

Но ведь так было и в прошлые века, что не мешало горожанам заводить "богом положенное" число детей. Сто-двести лет назад, когда аборты были запрещены, а биохимия не давала средств для массового применения контрацептивов, горожане рожали так же исправно, как и селяне. Поэтому нельзя сказать однозначно, что-де только деревня, "консервативная и религиозная по своей природе", способствует такому явлению, как многодетность. С одной стороны, конечно, именно город настойчиво легализовал аборты и контрацептивы и, как только они стали законными и доступными, отверг многодетность как поведенческую норму и, напротив, возвел в норму одно-двухдетную семью. (А теперь уже и бездетную; более 60% амстердамцев признались в недавнем опросе, что вообще не хотят обременять себя детьми; одиночество предпочитают браку 11% Французов, 14% - нидерландцев, 22% - датчан; в Бельгии на все 10 млн жителей - 928.548 семейных пар вообще не имеют детей.) Но с другой стороны, в наши дни и деревенские жители белой христианской Европы, в том числе России, отказались от многодетности и перестали поставлять человеческий материал в количестве, потребном для простого воспроизводства нации. Словом, город, конечно, первым убегает от многодетности, но в раскрестьяненных странах за ним бежит и деревня, а в нераскрестьяненных ни того, ни другого не происходит.

В мои задачи, впрочем, не входит всеобъемлющий анализ причин сложившегося демографического положения; как детерминист я понимаю, что список причин и объяснений некоего явления может быть бесконечен, и любая из них под определенным углом зрения может показаться главной. Поэтому достаточно, если мы констатируем факт: страны, прошедшие через экономическое раскрестьянивание, растратившие свою деревню, утратили вместе с этим ресурсом и традиционную религиозно-бытовую жизнь, и традиционную семью, а с ними - демографическую перспективу. А с ней - всякую перспективу вообще.

8.

Итак, Главный Закон Жизни ("Бабы еще нарожают") остался для "развитых" стран в прошлом. Доразвивались. Лично мне это кажется чудовищным во всех смыслах и аспектах, но есть достаточное количество экспертов (взять хотя бы В.Тишкова, директора Института этнологии и антропологии РАН), которые не считают это чем-то плохим и даже предлагают нам, русским, считать за норму низкую рождаемость у европейцев.

Однако все не так просто, как видится нежно заботящемуся о русских Тишкову. Закон о неравномерности развития, нравится это кому-то или нет, существует и действует. И играет с европейскими народами очень дурную шутку. Если бы через раскрестьянивание одновременно проходили все нации всех континентов, не было бы и проблемы. Но это не так. Как тот чиновник из "Смерти Тарелкина", который норовил бежать "впереди прогресса", нации, которые принято называть "развитыми", обогнали в своем историческом развитии другие народы. Причем настолько, что преимущество высокого развития обернулось против них самих, превратилось в роковой, губительный недостаток. Такая вот диалектика.

Конкретно: в результате экономического раскрестьянивания в "развитых" странах образовался своего рода вакуум, область низкого демографического давления. В которую хлынул поток людей из стран, не прошедших раскрестьянивания (либо как раз проходящих), но превратившихся в силу разных обстоятельств - например, снижения детской смертности, улучшения быта - в области высокого и сверхвысокого демографического давления. Поясню яркими примерами.

В начале ХХ века на Британских островах насчитывалось лишь около 500 человек африканского происхождения и примерно столько же - вест-индского (выходцев из британских колоний с Карибских островов, в первую очередь с Ямайки). Итого - всего одна (!) тысяча человек. Это были самые большие контингенты "цветных" (принятый в науке термин, не несущий оценочного значения) в Великобритании того времени; количество индусов, ланкийцев и некоторых других народов было намного меньше. Жили эти цветные в основном в портах: Кардиффе, Ливерпуле, Лондоне. Никаких проблем данный факт не создавал. И до Второй мировой войны эта картина практически не менялась.

Что же случилось дальше? Когда я читал нижеследующий текст в кандидатской диссертации историка М.В.Пономарева "Цветная" иммиграция и иммиграционная политика Великобритании в конце 40-х - начале 60-х гг." (М., 1992), я невольно соотносил его с современной Россией: "По разным причинам уменьшился процент работающих. Другими словами, каждый работающий вынужден был содержать возрастающее число неактивного населения... Старики становились все увеличивающейся частью населения... На процесс влияло увеличение продолжительности полного образования, в результате чего откладывался выход молодежи на рынок труда. Положение в Великобритании усугублялось продолжавшейся эмиграцией. После войны многие англичане стремились покинуть страну, где, по их мнению, было тяжело жить. Выход из этого положения британское правительство видело в привлечении рабочей силы из-за рубежа" (с. 20).

В результате новой иммиграционной политики всего за 50 лет одних только индо-пакистанцев стало на Британских островах - два миллиона, вест-индцев - не менее того, негров - миллион. То есть количество цветных увеличилось как минимум в пять тысяч раз. По статистике на одного работающего цветного иммигранта приходится как минимум двое иждивенцев.

Этот контингент продолжает расти, остановить вышедший из-под контроля поток власти уже не в состоянии. Несмотря на то, что лейбористы и консерваторы, долгое время дружно оправдывавшие свободу иммиграции, поняли, наконец, опасность и забили тревогу; несмотря на принятый благодаря мужеству Маргарет Тэтчер ограничительный закон о гражданстве 1981 года - факт налицо: за какие-то полвека "в Великобритании сложилось многорасовое общество со всеми его проблемами и противоречиями" (там же, с. 212). И возврата к изначальному положению 1900-х гг., увы, не предвидится.

Аналогичное развитие событий, только в более ранние сроки, мы наблюдаем во Франции. Как мы помним, Первая мировая война добила французского крестьянина. Историк Н.М.Фролкин в своей докторской диссертации "Трудовая иммиграция во Франции в новейшее время" (Киев, 1981) указывает: "Для этого периода характерен кризис сельского народонаселения. Мировая война оставила многие десятки тысяч хозяйств без рабочей силы. В ряде департаментов запустение вызывалось не только гибелью крестьян на фронте, но и высокой смертностью в мирное время... Этот процесс затронул в большей или меньшей степени все французское село эпохи империализма" (с. 46).

Одновременно во французских колониях Африки, в первую очередь - в Алжире, возникла противоположная ситуация: "С развитием товарно-денежных отношений в алжирском селе богатые колонисты-французы стали прибирать к рукам плодородные земли разорившегося местного крестьянства... Подавляющее большинство коренных алжирцев пребывало в состоянии крайней нищеты. Именно эта масса трудящихся представляла собой огромный резерв дешевой рабочей силы для капиталистической промышленности Франции" (с. 50).

Итак, уже раскрестьяненная, обескровленная Франция оказалась в одной связке с проходящим через экономическое раскрестьянивание, разбухшим от людей Алжиром. Произошло, так сказать, наложение двух процессов. Дальнейшее нетрудно угадать.

В годы Первой мировой войны во Францию на работы прибыло 78.556 алжирцев, 42.840 индокитайцев, 35.506 марокканцев, 18.248 тунисцев, 3.590 мальгашей, 35.109 китайцев. В общей сложности колониальные и зависимые страны поставили Франции 220 тыс. человек (там же, с. 57).

Так было положено начало массовой цветной иммиграции. Многих из иммигрантов этой первой волны впоследствии, когда чуть спала потребность в рабочих руках, насильно депортировали из Франции. Но - увы, избавиться от возникшей зависимости оказалось невозможно, поскольку породившие ее факторы все остались и продолжали работать. Уже в 1921 году ввозить рабочую силу пришлось вновь, и в гораздо большем объеме: 1.532 тыс. человек (не только цветных). И далее - десять лет иммиграционного бума, в результате чего Франция вышла по импорту рабочей силы на первое место в Европе и на второе, после США, в мире.

После Второй мировой войны демографическая ситуация у французов не стала лучше. К 1968 году в стране проживало 619 тыс. арабов, 215 тыс. жителей Антильских островов, Мартиники, Реюньона. Потом пошли во все возрастающем количестве турки и негры. Возвращаться из "прекрасной Франции" на родину, в обстановку скученности и нищеты, никто из них не хотел. Все иммигранты в массовом порядке стали требовать и получать французское гражданство. С 1966 года натурализация пошла по 40 тыс. человек в год. Между тем, у всех гостей отмечалась высокая рождаемость.

О динамике роста числа иммигрантов во Франции дают представление такие факты. В 1851 году всех иммигрантов (тогда, в основном, европейцев) насчитывалось 379 тыс. человек, а в 1972 году - 3444,2 тыс. человек, в основном цветных. То есть за сто двадцать лет менее чем десятикратный рост. Но в 1976 году их стало уже 4.196 тыс. (рост на 20%), а в начале 1978 года 4.373 тыс. человек - рост на 25% за шесть лет!

К чему вело все это во внутриполитическом аспекте? Отдавая дань коммунистической идеологии, Фролкин все же результирует: "Сильная ксенофобия, возникшая в массах французов, главным образом в эксплуататорских слоях и в определенной мере среди некоторых категорий трудящихся, ненависть к алжирцам" (с. 218).

В 1973 году вспыхнули первые расовые столкновения в Марселе, во время которых были убиты 8 алжирских иммигрантов. Правительство, разумеется, предало свой народ и встало на сторону "новых граждан". Как оно сделало это еще раньше в Великобритании, а до того - в США. Расового мира правительства-предатели себе этим не купили, а инерцию вырождения автохтонных народов ускорили. И результатом капитуляции стал лишь бурный рост цветного населения граждан Франции3(3). (Из личных впечатлений: когда я покидал галерею Нотр-Дам, это совершеннейшее воплощение духа европейского средневековья, дверь за мной закрывал араб.)

Прошло не так уж много времени - всего 20 лет после марсельского убийства алжирцев, и в 1995 году в Париже и по всей Франции загремели взрывы, подготовленные исламскими террористами. Бомбы взрывались в метро, на рынках, у школ; только погибших было более десятка человек. Правительство вынуждено было создать специальную антитеррористическую программу "Вижипират"...

В том же направлении, что и Франция, идут и другие страны белой Европы. Например, Германия, где мы наблюдаем одних только турок больше 2 млн. (в 1968 г. их было 205 тыс.), а ведь есть еще румыны, венгры, цыгане, евреи, югославы. В Швейцарии за 20 лет (1950-1970) три четверти прироста занятого населения дали иммигранты и лишь четверть - коренное население. Давно стали интернациональными Амстердам, Гаага, другие города Голландии...

Словом, Европа стремительно меняет свой расовый облик, расовое содержание своей культуры и цивилизации. Процесс ширится. Для тех, кто видит в Европе лишь географическую или политэкономическую данность, в этом нет ничего страшного. Но для историка, социолога, культуролога, этнополитика данный факт равнозначен цивилизационной катастрофе.

...На европейском континенте есть мирового значения зловещий символ подобной катастрофы: это одно из чудес света - храм святой Софии Премудрости Божией в Константинополе, переделанный в главную мечеть Стамбула. Совершенство формы, насильно наполненное чуждым содержанием. Памятник культуры? Да, несомненно. Но какой: христианской? мусульманской? "общей"? Чьей: греко-византийской? тюркской? ничьей? чьей угодно? "просто человеческой"?

Нет, перед нами - воплощенное недоразумение, каменный оксюморон (типа "жареный лед"). Кощунственное извращение грандиозной творческой идеи, вдохновлявшей некогда величайших архитекторов и художников эпохи... И дело здесь не столько в том, что насилие заставило сочетаться две несочетаемые культуры, две враждебные религии (их все равно сочетать не удалось). А дело в том, что памятник культуры и религии превратился именно в памятник насилию и извращению творческого замысла и смысла.

Подобная участь ожидает теперь весь европейский мир?

9.

Развивающимся нациям сегодня дан уникальный, единственный в истории человечества счастливый шанс: провести свое раскрестьянивание за счет массового заселения, "засеивания" развитых стран белой расы своим семенем, вместо того, чтобы сжигать это семя в топке войн и революций. Именно это "засеивание" развивающиеся нации и совершают самым активным образом, выпихивая миллионы своих единокровных на ловлю счастья в Европу и Америку. Они стремятся использовать свой шанс максимально, дабы сберечь свой генофонд. Сберегая свой генофонд, они, естественно, не щадят наш.

В качестве идеологического прикрытия данный процесс использует своего рода "выборочный гуманизм" - в отношении не развитых, а именно и только неразвитых народов. Это квазинаучно именуется "позитивной дискриминацией". (Как тут не вспомнить Оскара Уайльда: "Гуманизм противоестественен, ибо помогает выжить ничтожнейшим".) А также идеологию глобализма, космополитизма и прав человека.

Европейцы своими раскрестьяненными крестьянами (флибустьерами, буканьерами, охотниками на рабов, конкистадорами и прочими пиратами) наводили некогда ужас на целый свет. Афро-азиатский и латиноамериканский "империализм" пока что носит мирный характер. Цветной мир великодушно не воздает белому по былым "заслугам". Процесс завоевания белого мира, "глобальная реконкиста", протекает, в нарушение тысячелетних традиций, без вооруженной борьбы. Европейцы беззвучно, не сопротивляясь, терпят нашествие на свой дом, как стихийное бедствие, как налет саранчи. Американцы дальновидно поглядывают, куда бы снова эмигрировать, не в Россию ли (Пентагон недавно провел штабные учения по защите "своей" Сибири от Китая).

Но тишина, я уверен, обманчива. Если белые вдруг попытаются возмутиться этой ползучей оккупацией, вздумают сопротивляться - хрупкий расовый, национальный и этноконфессиональный мир моментально рухнет, и откроется кровавая бездна. (Как она уже открылась в Косово, где расплодившиеся албанцы вполне закономерно вычистили из "сердца Сербии" снизивших рождаемость сербов, вздумавших было восстановить исторический статус-кво. Косово - не есть неповторимый политический уникум, напротив, это образцовая модель развития событий.) И тогда индо-пакистанцы припомнят англичанам беспрецедентное по жестокости подавление сипайских восстаний, китайцы англичанам и французам - опиумные войны, турки немцам - вековую войну Османской и Австрийской империй и т.д., и т.п.

Можно не сомневаться: афро-азиаты и латиносы в конце концов выиграют расовую войну за европейское наследство. По тому самому непреложному историческому закону, по которому на всякий "хитрый Рим" обязательно найдется свой "гунн с винтом". Европейцы это понимают нутром и шкурой; но эти трусливые умники уже бессильны сопротивляться и поэтому принимают международные пакты (в которые втянули - еще при Козыреве - замордованную ельцинским режимом Россию), регулирующие миграцию бесконфликтно, в целом - в пользу мигрантов. Едва начав игру, они уже капитулировали.

На стороне афро-азиатов и латиносов в Европе и Америке самым активным образом играют евреи, упорно добиваясь, через институты права и СМИ, чтобы все государствообразующие этносы утратили роль хозяев своих собственных стран, растворились в инонациональных "согражданах". В мутной воде космополисов, где и не разберешь, кто хозяин, а кто гость, удобно ловить рыбку выгоды и благополучия. Играя на столкновении чужих интересов, удобно разделять и властвовать. Укреплять свою власть над миром. Главными идеологами равноправия, национальной, расовой и религиозной толерантности, свободы миграции, глобализма и космополитизма везде и всегда являются именно евреи. Таковы беспристрастные факты4 (4)

Расовый мир, в коем погрязла Европа, - не от хорошей жизни европейцев. Он для них - вынужденное явление, прямо противоположное их вековым устоям, традициям, установкам. Противоречащее их национальному духу, их эпическому наследию, словом - всем основам их национальной идентичности, коренящейся в истории. Но сегодня расслабленные и выродившиеся, изменившие себе европейцы, которым просто уже некого послать умирать на полях сражений, полны бессильного страха. Такова историческая плата за раскрестьянивание, индустриализацию, демократию и комфорт

Этот страх очень заметен в повседневной жизни. В парижском метро (есть линии, где - я специально считал - цветных и белых поровну) негры держатся весело, раскованно, независимо и уверенно: они - завоеватели, они вырвали у судьбы и Европы свой шанс, покорили сладчайший Париж. Пусть небогатые, они счастливы сознанием личной и расовой перспективы: у них есть будущее. А вот французы, стоя или сидя рядом с неграми или арабами, хранят на физиономиях скорбно-замкнутое и недоуменно-кислое выражение: "За что? Почему? Что с нами будет дальше? Как же это вдруг получилось, что мы в собственной прекрасной стране, созданной руками наших предков, - перестаем быть хозяевами?" Психологи называют такое состояние "фрустрацией". Французы потеряли лицо, но в большинстве своем даже не сопротивляются5 (5). Они, может, и хотели бы, но не смеют поддержать в должной мере Ле Пена. Потому что Ле Пен - это эскалация конфликта. А они боятся конфликтовать и воевать, ибо войны ведутся лишь потому и постольку, поскольку есть кем воевать.

Европейцам и американцам воевать сегодня давно уже некем: деревня исчерпана, рекруты в дефиците, на наемных воинов-профессионалов полагаться нельзя. Поэтому натовцы (синоним белых евро-американцев) могут лишь издали использовать высокоточное оружие - и больше ничего. Они разгромили военные базы Саддама Хусейна, но послать в Ирак оккупационный корпус не смеют. Они разгромили не только военные, но и промышленные базы Милошевича, но послать в Сербию оккупационный корпус тоже не смеют. Они посмели послать "миротворческий" корпус в Сомали, но после первой же резни, обошедшейся им всего лишь в 200 жизней, улепетнули оттуда без оглядки. Но спрашивается: можно ли (и как?) использовать высокоточное оружие в своей собственной стране, в своем собственном городе, где в транспорте, на улицах стоят бок о бок свой и чужой?

Сегодня европейцы просто подняли руки и без боя сдали все наследие предков, всю роскошь, блеск, великолепие, комфорт - свидетельство мощи духа, ума и витальных сил расы - народам, которые палец о палец не ударили для создания этого великолепия. Европейцы и белые американцы сегодня способны только капитулировать. Они источают запах слабости и трусости - запах завтрашнего трупа. Они смиряются с создавшимся положением, приспосабливаются к нему. Американский профессор Пол Куртц из Нью-Йорка пишет, суммируя умонастроение своих белых соотечественников: "Новым избранным народом являются граждане мирового сообщества. Гуманистическая миссия заключается в создании мира без разделений по расовым, национальным, этническим или религиозным признакам, в котором равные права человека и ценность человеческой личности основываются на факте принадлежности к человечеству" (1991).

Такова современная глобалистская парадигма арийца-капитулянта, полностью отрицающая весь предшествующий опыт человечества вообще и белой расы в частности.

Мне жаль европейскую культуру, зримо меняющую владельца, я скорблю о падении Парижа и Лондона, но мне не жаль европейцев: они, капитулировав, заслужили свою судьбу. Я уважаю и люблю ту Францию, которая создавала свое бесподобное наследие, но не могу уважать и любить ту Францию, что сегодня предает самое себя вместе с наследием.

Чем все это кончится? И что во всем этом страшного? Возможно, Европа возьмет на вооружение американскую концепцию "плавильного котла", примет американский опыт за образец - и все будет хорошо?

Опыт самой Америки говорит: ничего хорошего не будет. "Плавильный котел" давно лопнул теоретически и практически, и выброшен на помойку американской общественной мыслью.

10.

Я намеренно не писал пока о США, где расовая проблема - неотъемлемая часть всей истории страны. В Европе это не так, поэтому все "острые углы" намного резче, острее, заметнее. И нам, русским, - ввиду того, что мы идем по стопам европейских народов - их ситуация ближе и понятнее, чем американская. Нам легче примерить ее на себя, чтобы принять или отвергнуть. Американцы, разумеется, пытаются навязывать европейцам (и все настойчивее) некое видение проблемы. Сами, между тем, уже начинают исповедовать нечто совсем иное.

Но давайте вначале спросим себя: что такое американская нация?

Цитированный выше американский профессор Куртц с закономерной легкостью может рекламировать ценности глобализма и проповедовать отказ от принципа национальности. Он сам или его предки это давно уже сделали, перешагнули этот порог. Ведь американской этнонации как таковой - нет, есть лишь американское гражданство, что далеко не одно и то же.

Каждый иммигрант, прибывший в свое время в США, отряхнул некогда со своих ног прах своей родины, откуда бы он ни прибыл; обрезал пуповину, соединявшую его с родом-племенем. Если называть американцев нацией, то следует уточнить: это нация предателей, нация иванов, не помнящих родства. Недаром у американцев принято говорить о себе только в настоящем, а лучше - в будущем времени. Если же рассуждать не о личной, а о национальной (вернее: государственной) истории США, то она, во-первых, настолько коротка, что не позволяет делать выводы и обобщения, а во-вторых - совершенно по-разному читается глазами, скажем, негра, еврея или англо-сакса.

(Уместно заметить здесь в скобках, что поскольку весомые части американского общества имеют различное суждение о собственном прошлом, настоящем и будущем, они вряд ли годятся в качестве экспертов, оценивающих настоящее, прошлое и будущее наций, в несколько раз старше их самих.)

В Америке все - пришельцы, кроме индейцев, но их-то на сей счет вообще никто не спрашивает. Все в одинаковом положении. Президент Джон Кеннеди в 1958 году так и сформулировал: "Нация иммигрантов". У американских негров, метисов, евреев или китайцев столько же моральных прав называть Америку - Родиной, сколько у англо-саксов, немцев, ирландцев, украинцев, русских и т.д. Каждый американец, какой бы национальности или расы он ни был, имеет равное право, не только с юридической, но и с моральной точки зрения, решать судьбу Соединенных Штатов так, как он считает нужным. Это справедливо. (У негров такое право, быть может, побольше, чем у других, поскольку их предков завезли сюда против их воли.)

Но проблема - не в этом. Птицы одного пера недаром слетаются в одну стаю. Воззрения одного человека легко становятся воззрениями миллионов, если эти миллионы спаяны классовой или национальной общностью, солидарностью. И тогда судьба страны становится заложницей интересов того класса или народа, который в данный момент сильней, сплоченней, агрессивней.

"Американская нация" - есть миф, такой же, каким был в свое время пресловутый "советский народ - новая историческая общность людей". Под выражением "американская нация", которое иногда еще встречается в литературе, следует понимать просто непрочный, неустойчивый конгломерат национальностей, в котором, с тех пор, как он существует, борются две тенденции. Первая - нисходящая, а именно та, что выразил Куртц: отбросить национальность и объединиться под знаменем абстрактного гуманизма в некоей "общечеловечности". (Странно только, что Куртц, выступая как адепт научного мировоззрения против мировоззрения религиозного, в данном случае опирается на постулат о гуманизме, который иначе как на веру принять невозможно.) Эта тенденция господствовала с конца 1940-х и до 1980-х гг., Куртц подхватил ее, так сказать, на излете. Она сегодня отражает лишь позицию белых, чей удельный вес в обществе неуклонно падает и чей страх за будущее заставляет заранее искать способ консервации "мирного сосуществования". Ведь прирост у белых американцев (считая иммигрантов) - минусовой, средний детородный возраст 30-35 лет, беременность в этой связи все чаще производится искусственным путем. Увеличение численности населения идет за счет негров, китайцев, латиносов. В этих условиях поневоле примешь позицию Кота Леопольда: "Ребята, давайте жить дружно!" Только звучат эти слова не строгим предупреждением, а униженной, жалобной просьбой. Данная концепция сегодня больше рассчитана на экспорт, сами американцы в нее уже верят мало.

Возникшая на базе указанной выше социодинамики и набирающая силу вторая тенденция ведет к глубокому размежеванию не только рас, но и национальностей внутри американского общества, к расслоению той национальной "взвеси", что возникла было в искусственном "американском плавильном котле". Сегодня новые иммигранты, чувствуя эту восходящую тенденцию, уже не стремятся как можно скорее овладеть английским и влиться, интегрироваться в т.н. американское общество, а предпочитают селиться компактно и жить отлаженной жизнью своих национальных общин. Отдельно держатся не только разнообразные цветные народы, но и русские, поляки, евреи, украинцы. Потому что внутреннего "единства нации", то есть "американского общества" как такового, если и допустить, что оно было, уже нет в помине. (Крушение СССР, а с ним - образа врага, сплачивающего нацию, только ускорило распад оного "общества".) В нем разочаровались, к нему стремятся лишь политики, но не массы.

"Плавильный котел" выкатился из круга абсолютных идейных ценностей. Не в моде межнациональные, тем более - межрасовые браки. Представители цветных народов отчетливо стремятся не только к укреплению собственного расового сознания, расовой идентичности, но и к переносу этой идентичности в государственный формат. Они чувствуют: за ними будущее. Они чуют запах небывалой в истории добычи, предвкушают неслыханный дележ наследства, удерживать которое у белых, у англо-саксов скоро не станет сил. Цветных не останавливает ни страх гражданской войны, ни страх перед законом. Их много, они живут роевой жизнью и не боятся умирать, но требуют отмены смертной казни. Ибо недаром более 80% заключенных в американских тюрьмах - негры. Новые гунны ждут, когда пошатнется "Четвертый Рим", но ждут не пассивно...

Отсюда - возникновение, скажем, агрессивной теории черного расизма, распространение учения о превосходстве черной расы ("негритюд"), популярность лозунга "Black power!" ("Власть - черным!"), рост влияния и активности таких движений, как "Нация ислама" (черные мусульмане во главе с Л.Фарраханом) или "Черные евреи" (их постулат гласит: настоящий избранный Богом народ - это отнюдь не пригрезившиеся Куртцу "граждане мирового сообщества", а именно и только негры) и т.д.

Политическое движение черных набирает мощь с каждым десятилетием. После того, как в 1957 году президент Эйзенхауэр совершил роковую ошибку, направив две тысячи парашютистов в городишко Литтл-Рок, чтобы защитить право черных детей ходить в школу вместе с белыми, на негров просто не стало никакого удержу, а белые, преданные своим правительством, психологически сломались и потеряли волю и способность к активному сопротивлению. В 1963 году негры начали серию "походов свободы". В течение года по стране прокатилось 2 тысячи демонстраций, венцом которых явился первый в истории "поход на Вашингтон", в котором приняли участие 250 тыс. человек. В следующем году осмелевшие черные дошли до вооруженных столкновений, учредили террористическую организацию "Черные пантеры". В 1965 году разразились кровавые события в Лос-Анжелесе, Чикаго6, результатом чего стал закон о праве на голосование. (В итоге уже к 1974 году в американских городах насчитывалось 108 негров-мэров.)

"Выиграв битву за гражданские права, черные американцы захватили важный плацдарм для дальнейшей борьбы"7 (7).

В 1966 г. по США прокатились 43 негритянских волнения, в том числе 21 бунт. В 1967 - уже около 165 бунтов, в том числе 75 крупных. Именно тогда из уст негритянского лидера С.Кармайкла вырвался лозунг века: "Black power!".

Раз отступив, белые американцы начали тотальную и необратимую капитуляцию. Но предела черным устремлениям они этим не поставили, расового мира себе не выторговали. Бессильным котам леопольдам мира не дарят.

Эскалация расового конфликта в 1980-90-е гг. отчетливо проявляется в таких, например, явлениях, как кровавые бунты негров в Майами, Теннесси, Флориде при Рейгане (всего в пяти городах), как "марш миллиона черных мужчин на Вашингтон" или прогремевшее на всю страну "дело Симпсона", когда негр, убивший свою белую жену, был внаглую оправдан черными присяжными в суде.

Сегодня 62,2% черного населения Вашингтона и Нью-Хейвена заявили в опросах, что "поддержали бы политическую партию черных". При этом американские негры-политики великолепно понимают значение расового единства, расовой солидарности, постоянно и целенаправленно ведут поддержку негров ЮАР, Мозамбика, Анголы, Островов Зеленого Мыса, Зимбабве, Намибии и т.д.

Но самое яркое проявление расовой агрессии американских негров состоит не в политических мероприятиях и бунтах, а в том, что они продолжают активно плодиться. Если в 1960-е гг. они составляли всего 10% населения, то сегодня уже 20%. И это несмотря на то, что живут хуже белых и не в деревнях (негритянское фермерство давно и основательно разрушено, неконкурентоспособно), а в городах. Их вполне устраивает паразитический (благодаря социальным программам - "социалке") образ жизни люмпена. Ведь, скажем, только ради того, чтобы черные дети ходили в школу, их родителям платят немалые пособия! Отчего же не рожать в таких условиях?

Историк В.К.Шацилло в диссертации "Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения (НАСПЦН) и ее роль в негритянском движении США в послевоенный период" (М., 1983) приводит интересные данные. Оказывается, с 1910 года в стране действует Национальная городская лига, занятая тем, что помогает неграм переселяться в город. Если в то время лишь 10,4% всех американских негров жили в Северной Америке, то уже в 1960 г. их стало 34,4%. И в том же году уже лишь 25% негров Юга Америки жили в селе. В дальнейшем эта тенденция росла. Исполнительный секретарь НАСПЦН Р.Уилкинс, выступая в сенате в ноябре 1966 г., верно резюмировал: "То, что мы называем негритянской проблемой, содержит в себе гигантскую проблему урбанизации". Шацилло также интерпретирует данный факт вполне однозначно: "Одним из важнейших факторов, поставивших негритянский вопрос в разряд острейших внутриполитических проблем, явилась массовая миграция негритянского населения из сельских районов Юга страны в города Севера США" (с. 36).

Перед нами наглядная модель европейского, да и мирового будущего.

Негритянская проблема - важнейшая, но не единственная для расовой политики США. Ибо есть и другие народы и расы, претендующие на свою долю американского пирога ("аmerican pie"). Сегодня, когда "ужасный СССР" уже не может помешать его делить, наступает интересный момент.

Всего за последние 150 лет, то есть после гражданской войны 1861-1865 гг., в Америку переселилось свыше 50 млн. человек, которые затем продолжали активно размножаться в относительно тепличных условиях (Америка все эти годы не воевала на своей территории). Иммиграция долгое время скрупулезно квотировалась по расовому и национальному признакам. Но квоты постепенно росли. В 1949 году уже всем странам Азии - 41 стране - была выделена квота по сто человек в год (ибо "необходимо завоевать дружбу азиатов в борьбе за сдерживание коммунистической агрессии"). Несмотря на это, до 1965 года среди переселенцев, все же, преобладали европейцы. Но в этом роковом году барьеры, против отмены которых боролись определенные силы и в самих Штатах, и вне их, рухнули. 3 октября президент Линдон Джонсон на ступенях статуи Свободы (!) торжественно подписал новый закон об иммиграции. В итоге некоторые диаспорные образования стали расти как на дрожжах. В одном только 1969 году в Америку переехало: 44.623 мексиканцев, 59.395 вест-индцев, 20.744 филиппинцев, 16.947 ямайцев, 15.440 китайцев (с Тайваня), 13.751 кубинцев, 10.670 доминиканских граждан и 23.928 латиносов. Если учесть, что с 1930 по 1965 гг. произошел трехкратный рост населения Южной Америки - с 200 до 600 млн человек, удивляться не приходится.

Конечно, росли не только цветные общины, но и некоторые белые. Что далеко не всегда шло на пользу национальной консолидации. Между прочим, сегодня в США самая большая еврейская община в мире (6 млн, в то время как даже в Израиле - всего 5 млн). Американцы (полушутя) называют Израиль - форпостом США, евреи Америку (полусерьезно) - колонией Израиля.

Самое поразительное, что американские "отцы нации", признавая на словах опасность неконтролируемой иммиграции и необходимость более строгих и обоснованных квот, на деле поступали противоположным манером. В диссертации Э.А.Полищука "Иммиграционная политика США после Второй мировой войны" (Л., 1975) приведены такие цифры: несмотря на принятый в 1952 году строгий ограничительный закон об иммиграции, Конгресс с 1953 по 1965 гг. принял 4273 частных билля в пользу индивидуальных иммигрантов в обход упомянутого закона. Только при Эйзенхауэре (1953-1961) более 300 тыс. человек были признаны в качестве внеквотных иммигрантов. И только один Китай при квоте 105 человек систематически давал в среднем 4209 человек в год (с. 95-100). Чем объяснить такое массовое затмение ума политиков? Тотальной коррупцией? Ложными идеологическими установками? Лоббированием неких тайных сил? Мы поговорим об этой важной загадке ниже.

Все сказанное дает основания серьезным политологам прогнозировать распад США в новом столетии. Предполагается, что в несколько этапов отделятся и обретут полный суверенитет пять "черных" штатов, два латиноамериканских, два азиатских и т.д. Пикантная подробность: американские белые сторонники раздельного проживания рас, в частности куклуксклановцы, сами давно подталкивают негритянских политиков к такому решению, тщетно надеясь отделиться от черных хотя бы государственной границей.

"Американская нация" с неизбежностью развалится на куски и кусочки точно так же, как развалилась на наших глазах "новая историческая общность - советский народ". В то время как г-н Бжезинский делит карту России на три больших части, его соотечественники уже выпустили гораздо более дробную карту Америки.

Итак, прав ли профессор Куртц, пытаясь навязать автохтонным народам мира (и Европе, и России, в частности) сугубо американский, исторически сложившийся глобалистский подход к национальной проблеме, да к тому же еще и явно устаревший, не выдерживающий суровой проверки современной американской действительностью?

Ответ очевиден: нет, не прав.

11.

Нет более гениального политологического афоризма, чем знаменитая фраза Клаузевица "война есть продолжение политики другими средствами", но не сама по себе, а в паре с собственным парафразом "политика - есть продолжение войны другими средствами".

Можно волевым решением вывернуть наизнанку, в корне изменить национальную идеологию, но нельзя произвольно отменить законы природы и истории. Национальные и расовые войны существуют столько, сколько существует человечество. В классовом обществе к ним добавились войны классов. Это естественное следствие деления людей на расы, этносы и классы в условиях борьбы за существование и естественного отбора.

В XIX-XX веках история поставила акцент на национальных и классовых войнах; XXI век, уже очевидно, будет посвящен войне рас.

Политика - есть продолжение войны другими средствами. Ничто не иллюстрирует этот тезис с такой очевидностью, как именно современные демографические войны, ведущиеся зачастую именно политическими средствами.

Демографическая война за европейское и американское наследство - невидимая, но от того не менее кровавая и ужасная, чем любая другая. Это - одна из разновидностей так называемых "иррегулярных" ("неправильных") войн, характерных вообще для нашего времени и имеющих большое будущее. Она сочетает в себе элементы информационных, экономических войн, а также механизмы управления массовой психологией. Однако, несмотря на столь модернизированную, непривычную форму, главный результат демографической войны, как и любой другой, - уменьшение населения противника и рост удельного веса собственной нации на данной территории. Только сегодня под территорией можно подразумевать уже весь мир. В котором "нас" становится все меньше, а "их" - все больше, и где "они" берут себе землю наших предков, наше культурное наследство, наших женщин, нашу прибавочную стоимость. Если это не война, то что же? Если это не нашествие, то что же? Если это не иго, то что же?!

Европейцы завоевывали этот мир огнем и мечом, проливая реки крови. И добились к началу ХХ века полного господства над огромными территориями, буквально - от Северного полюса до Южного. Но сейчас они позволяют завоевывать самих себя. При этом вновь проливаются реки крови - только незримой.

Когда-то европейцы вели войны с другими народами, уничтожая чужих детей. Вплоть до полного геноцида, в обеих Америках, например. Сегодня же они воюют с собственными народами, уничтожая собственных детей. Неважно, где совершается это преступление - за глухими стенами абортария или за прозрачными стенками презерватива: результат один. Это гибель поколений европейцев.

Мы просто не имеем возможности заглянуть этим жертвам в глаза, не видим их, вырезанных ножом хирурга-убийцы или вытравленных химией. Но это наши дети - и это наши жертвы.

Миллионы белых арийцев, европейцев, русских, которые могли бы жить, творить, любить, сражаться и умирать во имя торжества своей расы, никогда не появятся на свет. Ученые, художники, поэты, политики, великие полководцы... Мы - белые арийцы, европейцы, русские - уже навсегда недосчитались тысяч из них. Они никогда уже не украсят историю мира, нашей расы, нашей нации. Не укрепят наше влияние и вес, наши шансы в жизни. Во имя кого или чего мы потеряли их, нашу завтрашнюю гордость и защиту? Во имя кого продолжаем терять? Во имя уходящих, отцветающих поколений? Их комфорта и спокойствия? Но это значит, что мы попросту предпочли прошлое, которого уже нет, и настоящее, которое мимолетно, - будущему.

Вдумайтесь в цифру социологических опросов: уже всего лишь только 4% шведок - против абортов. Да это же целое поколение матерей-убийц! Чего от них ждать? А ведь "продвинутая" Швеция задает тон в этом вопросе...

Безумный мир! В нем все перевернулось с ног на голову! Все ценности извращены, вся перспектива сменилась на обратную. Совершенно правильно формулирует папа римский: "Народ, который ведет войну с собственными детьми, не имеет будущего!" Но его как будто и не слышит никто.

Белые придумали себе (своей трусости, слабости и себялюбию) оправдание в виде теории Мальтуса и его последователей. Земля-де не может выдержать более определенного количества населения, следовательно - надо его сокращать. Не надо также "плодить нищету", а чтобы этого не происходило - опять-таки надо сокращать население. Вот мы, белые, - самые разумные, дальновидные, гуманные и дисциплинированные - это и делаем. И это дает нам еще один повод гордиться вышеприведенными качествами.

Ничего, кроме лицемерия я в подобных рассуждениях не нахожу. Лучше живой нищий, чем вырезанный из чрева матери ребенок, - в особенности именно с точки зрения гуманизма (Екклезиаст прекрасно заметил: "Живая собака лучше мертвого льва"). А тем более с точки зрения интересов государства и нации в целом.

1. Некоторые заарубежные исследователи - критики марксизма - давно отмечали закономерность, марксизмом не предусмотренную: социалистическая революция "произошла сначала в ярко выраженном аграрном обществе, а затем в еще более сельскохозяйственных, неиндустриальных странах" (M.Sibly. Political Ideas and Ideologies: A History of Political Thougth. - N.-Y.-Evanston-L., 1970, p. 483); "Несомненно, одна из величайших ироний современной истории заключается в том, что революции, вдохновленные идеями марксизма-ленинизма, одержали победу лишь в преимущественно крестьянских и аграрных странах" (R. аnd B.Laird. Soviet Communism and Agrarian Revolution. - Harmondsworth, 1970, p. 49). Однако дальше малопродуктивной иронии они не продвинулись в постижении этого явления, феномен крестьянской феодальной реакции на капитализм и буржуазно-демократическую революцию (Февральскую) остался критиками марксизма не раскрыт. Подробнее см. в моей кн.: Национал-капитализм (М., 1995).

2. О том, чем грозит тотальное раскрестьянивание, может поведать судьба Древнего Рима, который, как ни парадоксально это покажется, погиб, в частности, в результате этого процесса. Римскую деревню (а с ней и Великий Город) погубили, с одной строны, бесконечные мобилизации для завоевательных войн и содержания оккупационных корпусов (внеэкономическое раскрестьянивание). А с другой стороны - дешевый хлеб колониальных провинций, который обессмыслил труд древнеримского пахаря и разложил деревню, быстро скатившуюся в запустение и обезлюдевшую (экономическое раскрестьянивание). Вторым, наряду с раскрестьяниванием, важнейшим фактором, погубившим Рим, было предоставление гражданства жителям римских провинций, колоний, приведшее к тотальному национальному смешению и растворению собственно римлян - имперского этноса - в других народах, "не связанных пуповиной" с великой империей. Таковы два главных фактора - социальный и национальный - которые обратили в руины, пусть величественные, самое мощное и великолепное государство, какое только знала история.

3. Конечно, двадцать лет непрерывного пребывания у власти в Франции социалистов - прямых наследников идеологии "свободы, равенства и братства" не прошло даром; Миттеран, к примеру, позволял себе с поразительным цинизмом публично помечтать о том времени, когда все население Франции будет "цвета кофе с молоком". Но в том-то все и дело, что никакого массового смешения рас не происходит, происходит вытеснение одной расы - другими. Зайдя в знаменитую церковь Сен-Жермен л'Оксеруа, что напротив Лувра, где каждый камень связан с историей королевского двора Франции, я был шокирован, обнаружив, что больше половины прихожан - не то вьетнамцы, не то тайцы. Переводя взгляд с резных готических алтарей XV-XVI вв. на раскосые лица предстоящих, я пытался постичь, что между всем этим общего - и не мог. Они верят в Христа? Но это ведь еще не повод, чтобы приехать молиться в Париж...

4. Очень ярко и подробно показана эта роль евреев на примере США в книге: David Duke. My awakening.

5. Картинка из жизни: в переулке за знаменитой церковью св. Роха в Париже, на паперти которой Наполеон когда-то расстрелял картечью роялистов, на стене дома большая и кривая, на скорую руку, надпись: "Аллах акбар!" И рядом аккуратненько и беспомощно: "Не надо так писать, надо уважать все религии". Такой ли ответ написал бы здесь Бонапарт?

6. Подробнее об этом см.: Л.Н.Анисимов. Расовая проблема в США и борьба демократических сил за ее справедивое решение. - Л., дисс.канд.ист.наук, 1967.

7. В.К.Шацилло. Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения и ее роль в негритянском движении США в послевоенный период. - М., дисс.канд.ист.наук, 1983. - С. 145.